Полуденные песни тритонов[книга меморуингов] - Андрей Матвеев

Но несколько лет я старался не пропустить ни одного фильма с ним, тем более, что появился «Фантомас», который вскоре разбушевался, а затем начал бороться против Скотланд — Ярда.

Между прочим, в том самом кинотеатре — он носил имя великого пролетарского поэта В. В. Маяковского, был расположен в одноименном парке культуры и отдыха и был разрушен по причине старости и ветхости еще до нашего всеобщего переселения из СэСэСэРэ в Россию — где я смотрел «Три мушкетера», первого «Фантомаса»[45] и еще много чего, я один раз попал на очень странное кино, которое, как сейчас понимаю, перевернуло меня всего.

Чтобы купить билет, мне даже не пришлось стоять в очереди. Просто подошел к окошечку кассы и приобрел.

А потом зашел в зал и уткнулся в экран.

Кино оказалось двухсерийным и документальным.

И называлось оно «Обыкновенный фашизм».

Наверное, я поперся на него думая, что там — про войнушку.

Отчасти я оказался прав, но только отчасти.

Но когда сейчас я попытался составить список фильмов, которые потрясли меня в ТОЙ моей жизни, то «Обыкновенный фашизм» опередил даже «Трех мушкетеров», по крайней мере, я точно помню, что несколько ночей плохо спал и мне хотелось плакать.

Еще в списке можно найти «Айболит‑66», «Большой приз» и «Белое солнце пустыни».

После чего совершенно внезапно я начал смотреть совершенно другое кино.

Поехала крыша и я стал записным киноманом.

Это было уже после школы, в школе я был нормальным.

Нормальные не смотрят по пять раз «Андрея Рублева» и по столько же — «Конформист».

«Профессию: репортер» и «Амаркорд».

«АМАРКОРД».

«Я ВСПОМИНАЮ».

Рекорд по просмотрам принадлежит «Зеркалу» Тарковского — я умудрился посмотреть его восемь раз.

Хотя это тогда была такая игра — ты смотрел «Зеркало» и пытался найти в нем что–то такое, чего не подметил до тебя никто. Потом вы собирались и начинали все это обсуждать и сравнивать. Что он хотел сказать? А почему это именно так? А вот это было зачем?

ДА ПРОСТО ТАК!

КИНО И ВСЕ ТУТ!

Но тогда именно так я просто не мог ответить…

На Тарковском и закончилась моя сэсэсэровская киномания. Душным летним вечером я отправился на «Сталкер», а выйдя из зала понял, что больше в кино ходить не хочу. Наверное, потому что такого больше не увижу. Мы шли обратно пешком, стемнело, от асфальта несло томящей дневной жарой. Рэдрик Шухарт все еще был там, в Зоне, совсем не похожей на то, что было придумано братьями Стругацкими в «Пикнике на обочине», хотя говорить о том, что всем прекрасно известно, нет никакого смысла.

Смысл — в другом.

Я шел по улице домой, и этой улица была Зоной.

До меня внезапно доперло, что я — сталкер в этом бредовом мире, ждать от которого не стоит ничего хорошего, хотя очень хочется, чтобы счастье было у всех и чтобы никто не был обижен.

Дома по обочинам кривлялись и хихикали.

Внезапно громыхнуло где–то сзади и разразился сильный, типично летний ливень. Было поздно, все уже было закрыто, мы втроем залезли в ближайшую телефонную будку и я до сих пор помню, как по грязноватому стеклу стекали потоки воды.

Вода заливала тротуар, асфальт проезжей части, вода была везде.

И так же внезапно дождь закончился.

На том вечере список фильмов можно было бы остановить, если бы не еще одно кино.

Просто по времени это случилось раньше, но мне совершенно неохота переделывать уже почти готовый меморуинг.

Осенью 1976 года, после двух месяцев военных лагерей, я оказался на дипломной практике в Хабаровске, в газете «Тихоокеанская звезда».

Сентябрь и часть октября были в тот год и в тех местах сказочными, если не сказать — божественными. Я жил в странной гостинице «Рыбак», неподалеку от набережной Амура, приглушенное осеннее солнце, кучи листьев, возле магазинов торговали ананасами, которых в городе Сврдл отродясь не бывало, сюда же их привозили из «братского» Вьетнама и они были навалены горами, как картошка.

Гостиница располагалась в жилом доме, на третьем этаже. Мы с однокурсником жили в дальней комнате двухкомнатной квартиры, в комнатушке перед нами обретались две странные личности, которые обожали покупать на рынке куриц, а затем опаливать их в ванной — запах стоял не для слабонервных.

Рабочая неделя, как и положено, была с понедельника по пятницу, на выходные сокурсник уезжал к своим местным родственникам, а я торчал в номере.

И ходил в кино.

То это был «Зорро», то еще какая–то подобная фигня.

А забытым уже напрочь уик–эндом я выбрался на дневной сеанс фильма с ничего не говорящим мне названием:

«ДЕТИ РАЙКА».[46]

Просто больше смотреть было нечего.

Я не помню сейчас ничего, что можно было бы рассказать об этом фильме.

Разве что:

а).он был черно–белым,

б.)в нем играл Жан — Луи Барро.

Но до сих пор я помню оглушающее ощущение печали и счастья, переполнившие меня после того, как фильм закончился и я вышел из почти пустого зала на предвечернюю хабаровскую улицу.

Я вдруг понял, что совершенно случайно стал намного богаче, чем был еще несколько часов назад.

Хотя что, собственно, произошло?

Мне рассказали историю, и рассказали ее так, что я умудрился забыть про ее нереальность, пусть даже это

БЫЛО ВСЕГО ЛИШЬ КИНО…

Мимо проходили какие–то непонятные люди, я бесцельно шел по улице, затем повернул куда–то налево и вдруг понял, что иду в сторону того места, где Амур сливается с Уссури.

Надо было лишь дойти до лестницы и спуститься вниз, к берегу.

Пляжи были пустыми — купальный сезон давно кончился.

Я нашел на песке какой–то брошенный бочонок, сел на него и достал сигареты.

Прямо передо мной в сторону берега разворачивался небольшой катер.

Я курил и думал, отчего иногда бывает так безумно грустно, когда хорошее кино внезапно подходит к концу.

29. Про Аркадия Стругацкого

Временами мне в жизни действительно везло и везет. Только вот сам не знаю, почему.

Может, Тот, Кто Знает Все отчего–то считает, что при всей странности моего бытия на этой милой планетке, порою стоит даже такому безумцу, как я, дать возможность почувствовать себя счастливым.

Правда, выражается это в каких–то довольно извращенных формах.

Например, я был безумно счастлив, именно вот так —

БЕЗУМНО СЧАСТЛИВ! —

когда припершись домой со встречи на тот момент нового, 1976 года, улегся читать на не очень свежую, что называется, похмельную голову, «Гадких лебедей»[47] братьев Стругацких.

До того вечера я их не читал, мне лишь пересказывали.

Тот же Сергей, к примеру.

Про доктора Рэма Квадригу и Голема.

И про писателя Виктора Банева.

И про Диану.

А еще — про мокрецов.

Это был мой мир, где все «пьянь, рвань и дрянь», где постоянно идет дождь, пьют джин, закусывая миногами, а модный писатель, которым тогда я очень хотел когда–нибудь стать, иногда — трезвея — думает о том, что вот как было бы хорошо написать что–нибудь в духе Оруэлла, его романа «1984».

Лучше же вот так:

«1984».

Сейчас я очень хорошо понимаю, что Тот, Кто Знает Все, сделал для меня самое благое уже тем, что не позволил стать модным: мода проходит быстро, мне доводилось видеть и писателей, и драматургов, и рок–звезд, которые на какое–то время становились всеобщими любимцами, потом им на смену приходили другие, а они сходили с ума.

Фигурально, конечно. Впрямую не рехнулся ни один. А жаль — было бы интересно посмотреть.

А может, и рехнулся? Не знаю…

Зато отлично знаю, как прав был Стивен Кинг[48], когда в «Как писать книги; Мемуары о ремесле» написал правду о том, зачем люди занимаются писательством:

«Писательство — это не зарабатывание денег, не добыча славы, женщин или друзей. Это в конечном счете обогащение жизни тех, кто читает твою работу, и обогащение собственной жизни тоже. Оно чтобы подняться вверх, достать, достичь. Стать счастливым, вот что. Стать счастливым.»

Вот и говорю — я давно уже счастлив!

Что же касается «Гадких лебедей», то там есть один абзац, о которого меня до сих пор бросает в дрожь. Вот он:

«Визжал Р. Квадрига. Он раскорячился перед открытым окном, глядел в небо и визжал, как баба, было светло, но это не был дневной свет: на захламленном полу лежали ровные ясные прямоугольники. Виктор подбежал к окну и выглянул. Это была луна — ледяная, маленькая, ослепительно яркая. В ней было что–то невыносимо страшное, Виктор не сразу понял — что. Небо было по–прежнему затянуто тучами, но в этих тучах кто–то вырезал ровный аккуратный квадрат, и в центре квадрата была луна.»